цитаты:
Не секрет, что для советских армий начало войны было отнюдь не блестящим. Захватчиков, правда, встречало ожесточенное сопротивление, но далеко не везде. Целые батальоны и полки в первых же сражениях сдавались или даже переходили на сторону противника, в результате чего всего за полгода в плену оказалось 3,9 млн. чел. Сотни тысяч просто дезертировали, пробираясь домой или оседая в “примаках” у местных вдов и солдаток. Что, если разобраться, стало действием той же самой идеологической отравы, которая когда-то погубила царскую армию: зачем сражаться и погибать, если противник — это твои “братья по классу”? Отметим — сдавалось и разбегалось как раз то поколение, которое выросло в период оплевывания патриотических ценностей, русской истории и духовности, и культивирования вместо этого химер “мировой революции”. А раз подобные химеры после всех понесенных жертв и лишений оказались несостоятельными, то чего ради воевать?
А на смену сдавшимся, на подкрепление растерянным и дезориентированным двадцатилетним, шли люди постарше. Еще сохранившие в душе понятие Отечества. В том числе и ветераны Первой мировой, прекрасно знающие, что “германца”, раз он пришел в Россию, надо бить. Понимающие, почему его надо бить. И как его надо бить. Вот несколько эпизодов из воспоминаний К.К.Рокоссовского. В период отступления зашли в деревенскую избу, где лежал больной старик, дважды раненный в Первую мировую. Посмотрел он на командиров и сказал: “Я старый солдат, воевал с немцами. Мы врага на русскую землю не пустили. Что же вы делаете?” Как пишет маршал: “Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их, как пощечину. А старик добавил: “Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию”… А вот другой случай — когда Константина Константиновича направили с группой офицеров организовывать “из ничего”, из отступающих частей и разрозненных подкреплений, оборону под Ярцевом. При атаке немцев собранные с миру по нитке бойцы привычно побежали. “Среди бегущих — солдат, такой усач из мобилизованных, хлебнувший первой войны. Он бежит и покрикивает: “Команду подай!… Кто команду даст?… Команда нужна! — что-то созрело в нем, и он сам гаркнул, — Стой! Ложись! Вон противник — огонь! — я этого усача и сейчас представляю, как живого”.
Таких ветеранов было много среди ополченцев. И Рокоссовский, кстати, их вообще очень ценил. В боях на Смоленском направлении и при обороне Москвы, получая наспех собранные пополнения, выявлял участников прошлой войны и назначал командовать отделениями, взводами, ротами. То же было и позже. При формировании Брянского фронта ген. Батов встретил однажды в окопах бывшего сослуживца Баркова, некогда командовавшего отделением в 3-м лейб-гвардии стрелковом полку. Рокоссовский, узнав об этом, сразу спросил: “Батальон потянет?” (в результате рядовой ополченец был назначен помощником командира роты). Потому что солдаты Первой мировой были Воинами с большой буквы, прошедшими огонь и воду, имевшими великолепную выучку и знавшими, что это такое — сражаться за Родину. И как раз по этой причине происходил “парадокс” — во все времена и во всех армиях мира ополченские дивизии считались “второсортными”. А в Великую Отечественную они, плохо вооруженные, состоящие из запасников старших возрастов, стояли насмерть и побеждали врага, часто превращаясь потом в Гвардейские.
,,,
Генерал армии И.М. Третьяк, в 41-м только что закончивший училище и направленный в 32-ю дивизию, державшую оборону на славном Бородинском поле, в своих мемуарах вспоминает старшего адъютанта батальона — бывшего штабс-капитана, пошедшего на фронт добровольцем, который учил их, зеленых лейтенантов, как нужно воевать. А на Волоколамском направлении встала на смерть диаизия бывшего брусиловского фельдфебеля генерала Панфилова. Много ветеранов было во второочередных сибирских дивизиях, брошенных на Московское направление и преградивших врагу путь к столице. Значительный процент “стариков” был и в кавалерии. Как вспоминал командир 1-го гвардейского кавкорпуса П.А. Белов, в прошлом Черниговский гусар, после первых приграничных схваток на доукомплектование его частей приходили сплошь старые казаки, бывшие солдаты и унтера конных полков царской армии и гвардии. И может быть, характерно, что как раз корпус Белова начал контрнаступление под Москвой первым, на 10 дней раньше, чем на других участках. И отбил у врага те самые первые километры, вернуть которые немцы уже не смогли. Километры, которые стали первыми шагами на пути к Берлину. А участник Первой мировой и партизанской борьбы с немцами в 18-м, старый солдат Конопля, тяжело раненный в атаке на г. Клин, говорил военному корреспонденту: “Я этой самой минуты, когда мы его тут попятим, будто праздника Христова ждал. Все думал: доживу до того светлого дня или раньше убьют, старого черта? А шибко ведь хочется жить. А вот, товарищ майор, и дожил. Вперед пошли. Смерть-то что! Я с ней третью войну под одной шинелькой сплю. Мне бы только глазком глянуть, как он, германец, третий раз от нас почешет. А там хоть выписывай мне старшина наряд прямо в ад…”
,,,
В общем, получилось так, что людям, кому на фронте, кому во вражеском или своем тылу, пришлось заново учиться любви к своему Отечеству. Учиться любви через ненависть к врагам этого Отечества. А в результате в ходе Великой Отечественной стала возрождаться и сама Россия. Возвращаться из “революционно-идеологической” в государственно-патриотическую систему координат. Народ вместо “пролетариата” без роду без племени начал снова сознавать себя русскими — в смысле принадлежности к Российскому государству, как бы оно в тот момент ни называлось. И понимать, что Отечество — это вовсе не пустой звук. Понимать — кто по мере собственного осмысления, кто — перенимая от старших поколений, кто — повинуясь указаниям руководства, тоже сменившего курс от “интернационализма” к патриотическим ориентирам. И когда такой поворот в сознании произошел, это и ознаменовало поворот в войне. Первая мировая для России началась общенародным единением, а закончилась политическим расколом, массовыми сдачами в плен и дезертирством. Великая Отечественная наоборот, началась этими явлениями, а дальше пошло единение народа и, соответственно, усиление отпора врагу и рост боеспособности армий. Сопоставим цифры — как отмечалось, за первые полгода в плен попало 3,9 млн. чел. А за все остальные 3,5 года войны — 1,3 — 1,8 млн. (и из них половина — в начале 42-го). Сравнение говорит само за себя. Кстати, усиленно внедряемое западной и либеральной литературой представление, будто победа была одержана ценой многократно больших, чем у врага, потерь, является не совсем корректным. Из 27 млн. граждан Советского Союза, чьи жизни унесла война, 17 млн. приходятся на долю мирного населения. А если из оставшихся вычесть 4 млн., массами сдававшихся в первые месяцы и уничтоженных в плену, то советские и германские потери оказываются примерно равными.
,,,
Что же касается участников Первой мировой, то большинство из них в новой войне проявили себя достойно. И те, кто сражался на фронтах, и те, кто по возрасту и состоянию здоровья не мог взяться за оружие. Вот, скажем, несколько примеров из воспоминаний генерала армии П.И. Батова. Ветеран Первой мировой старый крестьянин Дмитрий Николаевич Темин спас под Минском знамя 24-й дивизии, обнаружив его на груди убитого офицера. И сберег. А после, на параде во Львове, гордо нес это знамя — с седой бородой, в старой гимнастерке и с Георгиевским крестом на груди, а по бокам, в качестве ассистентов, шагали молодые офицеры, сверкая советскими орденами. Пожилой рыбак Саенко помогал саперам наводить переправу через Днепр. “В ночь перед атакой старик вышел проводить бойцов. Люди несли к реке лодки, а он стоял у кустов на краю торфяного луга в чистой рубахе, а на груди у него было четыре Георгиевских креста. Так старый русский солдат просто и ясно выразил ощущение праздника, овладевшее им в канун броска наших войск через Днепр… Мы постояли рядом, и знаете, вдруг в памяти мелькнули дни военной молодости — тогда, в 16-м году, учителями моими были вот такие же, как этот русский солдат, бородачи. Павел Абрамович Саенко стоял рядом, глядя вслед уходившим к Днепру бойцам, и на его лице было выражение спокойствия и удовлетворения. Посмотрел я еще раз на его чистую заплатанную рубашку со старыми наградами и от души обнял ветерана”. Батов описывает и других ветеранов — например, старого сапера Пичугина, участника Брусиловского прорыва. Который на слова генерала о предстоящих трудностях при форсировании Днепра ответил: “Трудности что… Трудности забудутся, победа останется”. И дошел до этой победы, наводя в конце войны мост через Одер
О боевых делах некоторых ветеранов писал в своих воспоминаниях Борис Полевой. Он рассказывает о кавалере ордена Св. Георгия подполковнике И.Мяэ, великолепно командовавшем артиллерией Эстонского корпуса. А в Галиции в казачьем корпусе ген. Селиванова, ему довелось познакомиться с “дядькой” Иваном Екотовым, старым казаком станицы Архангельской, ушедшим на фронт добровольцем. Он командовал взводом связистов, а “по совместительству”, по поручению замполита, вел работу с молодым пополнением. И Полевой записал его беседу с новобранцами: “Было раз еще в ту, царскую войну, когда ваши папы и мамы еще под стол пешком ходили, было такое дело. Надо было взять вражью крепость. Она вот тут вот где-то недалеко. Пошла стрелковая дивизия в атаку, а из крепости по ней “максимы”: та-та-та. Отбита атака. Пошли снова. И опять отбита. Стоит эта крепость, и ни черта ей не делается, как его там достанешь, австрияка? А почему, я вас спрашиваю? А потому, что у немцев, точнее, у австрияков, там крупные силы были. Это раз. А главное, укрепления, проволока, окопы, артиллерия. У них каждая травиночка в предполье пристреляна была, — рассказчик смолк, неторопливо свернул цигарку, и сразу же к нему протянулись со всех сторон десятки трофейных зажигалок. “Ну, ну и что?” — торопил кто-то. “Вот те и ну, дуги гну, — продолжал он, — Ну видит начальство такое дело и посылает оно нас, казаков. С вечера нас офицеры с головы до ног осмотрели: как и что, не бренчит ли что, не валюхается, а как ночь сгустелась, мы и поползли. Без выстрела. Гренадеры наши на другой стороне крепости пальбу открыли, а мы молча, тишком. Еще в предполье бешметы скинули, разложили их, будто цепь залегла, а сами дальше. Гренадеры там перестрелку ведут, а мы ползем. Проходы в проволоке проделали, и все молча. Расчет такой: утром, как рассветет, они с укреплений беспременно бешметы наши заметят. Ага, мол, вон где цепь, и начнут по ним палить. А мы ползем да примечаем, где у них офицерский блиндаж, где пулемет, где орудие, и врага себе по плечу выбираем. Когда солнышко поднялось, заметили австрияки наши бешметы, и ну по ним палить. Палят, а мы уже у самого вала. Тут господин офицер свисток дает. Ура-а! До их траншеи два шага. Они ахнуть не успели, а мы уже кинжалами орудуем… Вот, зеленые, что это есть, пластуны”. Причем, как пояснил писателю замполит, потери во взводе Екотова всегда были самыми маленькими.
И подобным “дядькам” в истории Великой Отечественной несть числа. С.М. Штеменко в своих воспоминаниях описывает 9-ю Краснознаменную пластунскую дивизию ген. П.И. Метальникова, сформированную на Кубани. “Бойцы — молодец к молодцу, много бравых добровольцев с Георгиевскими крестами на груди”. И эта дивизия показала настолько высокие боевые качества, что стала “особой”. Она находилась под контролем самого Сталина, а использовать ее на том или ином направлении дозволялось только с разрешения Ставки. А в 5-м Донском кавкорпусе ген. С.И. Горшкова знаменитый рубака капитан Парамон Самсонович Куркин так и воевал всю войну с четырьмя Георгиями на груди — к которым к моменту взятия Будапешта добавилось три ордена Боевого Красного Знамени.
....
взято отсюда:
http://militera.lib.ru/research/shambarov3/index.html